Вера Полозкова, Eduard Konovalov — Чем душа занята

Слушать Вера Полозкова, Eduard Konovalov — Чем душа занята

Текст Вера Полозкова, Eduard Konovalov — Чем душа занята

Чем душа занята?
Ходит, вмятые рёбра щупая,
Песни неземные разучивая
К «отпущу тебя» и «прощу тебя»
Ищет редкостные созвучия
Попроси её, чтобы мы старели помедленнее,
Чтобы не сдыхали бездумно и торопливо,
Времени нет для меня, отвечает,
И смерти нет для меня
Есть лишь маленькие слова
В полосе отлива

Книга набирается, будто чан с дождевой водой
По ночам, что месяц твой молодой,
Обещает себя, как поезд, гудит, дымит
Нарастает, как сталагмит

Книга нанимается, как сиделка, кормить брюзгу,
Унимать злое радио в слабом его мозгу,
Говорить — ты не мёртв, проснись, ты дожил до дня
Ты напишешь меня

Книга озирает твои бумаги, как новосёл,
Упирается, как осёл,
Не даётся, как радуга, сходит, как благодать,
Принимается обладать

Как я отпущу тебя, книга, в эту возню, грызню,
Как же я отдам тебя, я ведь тебя казню
Мой побег, моё пламя, близкое существо
Не бросай меня одного

Я пойду, говорит, живи, пока я нова:
Не прислушивайся, не жди, не ищи слова
Сделай вид, что не ранен, выскочка, ученик,
Что есть что-то важнее книг

Нельзя столько помнить, они говорят, а надо жить
налегке.
Учитель забвения слабый яд приносит мне в пузырьке:
Он прячет в дымку утёс рубиновый, стирает тропу в
песке,
Где мы говорим, как руина с руиной, на вымершем
языке.

Где мы наблюдаем, века подряд, отшельниками в горах:
Империи рвутся наверх, горят, становятся сизый прах,
И я различаю пять тысяч двести причин ухмылки твоей.
Нельзя всё помнить, умрёшь на месте, старайся забыть
скорей

Ведь это твой дом, говорят, не склеп, вот весь твой
нехитрый скарб,
И тебе всего тридцать лет, а не двенадцать кальп
И ты не знаешь людей в соседней деревне, где бьёт
родник,
Но из плоти твой собеседник в храме из древних книг

Нет, я не знаю мужчин и женщин с той стороны холма.
В храме ржавый засов скрежещет только приходит тьма,
Ступени тёплые, но прохлада касается плеч, волос
И мы смеёмся, как будто ада изведать не довелось

Как будто не сменим тысячу тел, не встретим сто
сорок войн
Я просто сижу и любуюсь тем, как профиль устроен
твой
Как будто мрамор пришёл наполнить какой-то нездешний
свет
Как будто я это стану помнить из смерти, которой нет

Всё это лишь морская соль,
Цветочная вода
Немного облегчает боль,
А лечит никогда

Касается волос и лба
Прохладная ладонь,
И снова тошнота, судьба,
Сомнение, огонь

Великого прощенья знак,
Прозренья тихий снег, —
И ты опять разбит и наг
И только человек

Суглинок, бедная руда,
Ты устоишь не весь,
Когда цветочная вода
Обрушится с небес

Разрежет надвое, как меч,
И обнаружит: пуст,
Так пусть воспроизводит речь
Из чьих-то горних уст.

Чернильная, воззрившаяся дико
На едока
Кто мы ещё, когда не ежевика
На ветках языка

Затем мы тут гудим разноречиво,
Чтоб лёгкою рукой
Дитя срывало нас и колдовство учило
И непокой

Утреннее воркование ребёнка с резиновою акулой
Прерывает сон, где, что звёздный патруль сутулый,
Мы летим над ночным Нью-Йорком, как чёрт с Вакулой

То, что ты живёшь теперь, где обнять дано только
снами,
Слабое оправдание расстоянию между нами.
Ты всегда был за океан, даже через столик в «шаленой
маме»

Это не мешает мне посвящать тебе площадь, фреску,
Рыбку вдоль высокой волны, узнаваемую по блеску,
То, как робкое золото по утрам наполняет короткую
занавеску

Всякая красота на земле есть твоя сестра, повторяю
сипло.
Если написать тебе это, услышишь сдержанное
«спасибо»
Из такой мерзлоты, что поёжишься с недосыпа

Это старая пытка: я праздную эту пытку.
Высучу из неё шерстяную нитку и пьесу вытку.
«Недостаток кажется совершенным переизбытку»

Как я тут? Псы прядают ушами, коровы жуют соломку.
В Индии спокойно любому пеплу, трухе, обломку:
Можно не стыдиться себя, а сойти туристу на
фотосъёмку

Можно треснуть, слететь, упокоиться вдоль обочин.
Ликовать, понимая, что этим мало кто озабочен.
Я не очень, тут не зазорно побыть не очень.

Можно постоять дураком у шумной кошачьей драки,
Покурить во мраке, посостоять в несчастливом браке,
Пропахать с матерком на тук-туке ямы да буераки

Можно лечь на воде и знать: вот, вода нигде не
училась,
Набегала, сходила, всхлипывала, сочилась,
Уводила берег в неразличимость
Никогда себе не лгала — у тебя и это не получилось

Скоро десятилетье — десятилетье — как мы знакомы.
Мы отпразднуем это, дай бог, видеозвонком и
Усмешкой сочувствия. Ну, у жанра свои законы.

Как бы ни было, я люблю, когда ты мне снишься.
Если сердце есть мышца, то радость, возможно, мышца.
Здорово узнать, где она, до того, как займёшься
пламенем,
Задымишься.

Я разве Конрад Пирс, сатирик, дьявол, царь?
Раздатчик оплеух, отравленное жало?
Я цирковой медведь, разбавленный вискарь,
Пародия на всё, что мне принадлежало.
Я Конрад разве Пирс, попасться на язык
Которому чины и богачи боялись?
Комический мудак, приговорённый бык,
Великой головы случайный постоялец.
Я, может быть, стряхнул их пальцы с пиджака,
Ссыклишко-шутничок, обманка, гетероним?
Я меленько кивал, чеканилось пока:
Прикрой поганый рот, и мы тебя не тронем.
Сановных пошляков как загнанных мышат
Я грыз при дочерях, начальниках, при жёнах.
Теперь они меня ни капли не смешат:
Я сам один из них: любезных, напряжённых.
Сегодня будет шоу, и я легко начну.
Я огляжу господ, собачек, содержанок.
Ты разве Конрад Пирс, спрошу я тишину?
Да брось ты, Конрад Пирс не может быть так жалок.